- Глупство это и бредятина!- сердито продолжил вещать мне в ответ Васёк Буфтыч. – Ждать инопланетян, слушать космос, изобретать коды и средства связи – всё это мура! Они потому с нами не хотят иметь никакого дела, что мы в своем доме и посейчас не разобрались. Котенку ясно! Что такое вообще Земля, почему её населяют именно такие живчики, как сегодня – вот хитрый вопрос! Наверняка были и другие, а как же иначе? Суша, Море, Океан - и еще Подсушье - ведь таких разных условий для обживания и сейчас еще поискать! а раньше? вот занятный получается клубочек...

Я и Костик слушали Буфтыча, млея от нежности к нему. В песке ни камешка, локтям горячо, ветерок бегает по коже, Канал журчит и еле плещет, июль самый лучший месяц в мире, проурчала мимо черно-белая самоходная баржа с красной полосой по борту - 12 часов, время можно проверять! - скоро придет Курт, и лишь через полгода выпадет мокрый немецкий снег... А осенью мы идем в седьмой класс, потом наверное в восьмой. Что этого быть может лучше?

- И поэтому проблема динозавров вообще надумана. Неправильно вопрос поставлен, ну согласитесь же! Ну, ладно – что им выжить помешало, или что и как не туда пошло, сейчас не важно. Кроме них еще всякой живности столько в землю ушло, что копать не перекопать! Динозавры большие, поэтому и на проблему потянули. А вот комарик какой-нибудь, миллионы лет назад был-жил, с эйнштейновскими мозгами – сгинул в катаклизме, и теорию свою о вероятностях и относительности - никому передать не успел... Или вот - кустик какой разумный по ветрам шелестел себе, как Гомер-слепоглазый, а тут на тебе, взрывбумс вселенский: все оси свёрнуты, и потопы уничтожают жизнь разумную без всякой жалости, и рождаются потом у человеков легенды об Атлантиде и инках, о Зевсах и звездных пришельцах. А про разных нечеловеков разумных и памяти нет, так - воспоминание одно, словно что-то и было, но настолько чудное, что и в понятия не укладывается...

Два года назад Гагарин слетал в космос (Васёк изрек – русак забрался выше всех!), а перед этим мы искали и высматривали в небе над городком наши три Спутника, пока не надоело. Тем более, когда мой отец дал взглянуть на ночное небо в свой авиационный бинокль - и что? звезды и звезды, однако что-то там между них действительно двигалось, и как же мы орали, ничего в этом особенно важного еще не понимая, и лишь смутно-хрупко на будущее осознавая особенность момента... И через день мы втроем кинулись в полковую библиотеку, набрали фантастики и потом внаглую заявились домой к Елизавете Петровне.

Елизавета великая. Она по-прежнему занималась четвероклашками. А мы уже были в седьмом и ездили в школу другого гарнизона, но это была и осталась наша Первая учительница. И Буфтыч возоблодал Артура Кларка на английском (откуда это оказалось здесь?), причем "Мифы древней Греции" он клятвенно обещал вернуть днями, и то – я еще не дочитал, а на очереди Костик - вот Буфтыч нас и не предал, взял на себя. В те годы и поначалу мы болели тремя мушкетерами Дюма, и единовременно - последним из Могикан, последним из Атлантиды и последним делом Шерлока Холмса. Елизавета Петровна лечила нас другим чтением: дала каждому пятистраничный список литературы и взяла со всех нас слово успеть прочитать (хотя бы прочитать, мальчики!) пусть половину из в списке указанного до 18 лет. Потом, по её словам, с нас уже нечего будет взять. И "неуспетое" придется дочитывать после, но уже с определенными усилиями. Лишь гораздо позже я узнал, что к 18 годам перестают расти кости и организм перестраивается на регенерацию. А самые мозги, оказывается – в костях, и без их здоровья голова плохо работает, на износ. Но главное – до 18 лет человек не замечает своего свободного времени, а после 18 – не может найти.

Так в нашу жизнь вошли Гаргантюа и Пантагрюэль ироничного француза Рабле, рыцари Белого отряда Конан Дойля, Клавис и Клодий Апулея, немыслимо славная Пат - подруга героев Ремарка, Маленький принц и семейство Тибо, Капитан Сорви-голова и экипаж "Меконга", Поваренная книга и Справочник домашнего мастера... Список немаленький, и только сейчас я понимаю, что смысл дела вообще не в списке. Поэзия и проза, история и приключения, занудство и неинтересное - в соседстве тут оказались ключевые названия, открывающие целые ряды книг - читай и сравнивай, люди пишут! Этот список в разное время и для разных людей конечно же - иной и другой, поэтому здесь важен был сам подход, примененный к нам Елизаветой Петровной: только система формирует привычку, и важно начать как можно раньше. Вот пример: если система чистки зубов станет привычкой - куда как замечательно! И только собственная, моя, родненькая привычка лишена ненавистного мне с трех лет понятия НАДО. Уж очень замысловато сплеталось это понятие с вопросом "а кому и зачем надо?" С годами я оброс привычками, как рыба чешуей, и хотя некоторые торчат поперек движения - ничего, плывем, и вспоминаем систему Елизаветы Петровны...

А как же мучила она нас своими странными изложениями! Сочинять вы все умеете с рождения,- говорила она, - так учитесь теперь точно и быстро запоминать и пересказывать любой текст, даже самый неудобный. Это о-о-чень вам пригодится в жизни, и это о-о-очень тренирует память, - говорила она. Труднее всех было Нодарику Товадзе, нашему стеснительному гортанному Дарьке - отец впервые вывез его из горной деревушки под Мцхети в большой мир, Дарик неважно говорил по-русски и еще печальнее обходился с письменностью. Зато памяти у него оказалось больше, чем у всех нас, семнадцати учеников четвертого класса, а потом и всех двадцати двух из пятого. Тексты для изложений Елизавета Петровна брала действительно странные: от "чуден Днепр..." - до случайного набора слов "Арика, восемь, орхидея, архитектоника..." на полстранички, и пятерку за точность (но двойку за орфографию) имел только Дарик, а через полтора года он мог позволить себе лишь одну-две орфографические ошибки на несколько страниц вольного сочинения (это когда мы описывали свой день или сами придумывали тему). Елизаветушка щедро и без жалости тратила время наших игр и забав из переменок, объясняя смысл непонятных слов и сочетаний - с примерами, без примеров и на пальцах.

О её пальцах хочу и требую, чтобы сказать особо. Она с первого класса учила нас вышивать крестиком и гладью (нас, мальчишек в классе по-преимуществу!) и переплетать книги (...А станочки сделать очень просто: берем жердочки и как можно более суровую нить...) и чинить электровыключатели (...Я сама тут многого не знаю, но чувствую - этот проводок идет только сюда, и не иначе...) и делать клейстер, лепить новогодние маски из папье-маше и собирать фейерверки, сколачивать кухонные полки и птичьи скворечники, делать искусственное дыхание и уколы, правильно сажать деревья и мыть окна, красить стены и пользоваться слесарными тисочками, штопать носки и рисовать "по квадратикам"... Возможно, у нее была своя собственная система, или она хотела кому-то что доказать - сказать трудно, но умела она очень многое, а чего не умела - училась делать вместе с нами. Воспользуюсь любимым выражением Елизаветушки: ...дети, я хочу видеть вокруг себя хороших людей, и когда повзрослеете - не забывайте об этом...

Курт и астероиды. - Да-а, ребята, бросать на планету астероиды, чтобы поправить картинку развития - это нужно уметь. Когда на другое ума не хватает, или слишком много силы – тогда конечно, дерзай и пробуй. Нет, здесь что-то не то...

Васёк, очкастик и крутолобый крепыш, я тебя обожаю! Ты настоящий Буфтыч, потому что фамилия Бувтышкин, однако ты Буфтыч только для меня и Костика. И еще для Курта. Наконец-то он пришел! Мало торопился парень, из его Хохсдорфа в наш городок путь - лишь под колючей проволокой проползти, там где заброшенный сад вплотную к берегу Канала выходит, пятнадцать минут ходу, и мы ему еще час назад с пожарной вышки руками махали, так нет же - пошел через дальний мост, не хотел чтоб местные видели. Чудак.

Пришел Курт, растелешился. И отдал мне листочек с гербом Ораниенбурга. Ого-го, этого бумажного листочка я ждал ровно пять дней. Сестре Курта пришлось поработать в своем магистрате, чтобы скопировать документ. Выходило по записям так, что Ораниенбург уже был столицей княжества, когда очень захудалая соседняя деревня Беролина поставляла хозяйке замка госпоже Орании свинину. Но спустя несколько столетий именно деревня Беролина стала столицей всей Германии Берлином, а Оранию сегодня никто не ценит и не очень-то вспоминает. Курт, почему так?!

- В нашей деревне её любят. До сих пор. У нас Гитлер ходил без охраны, он говорил о германцах как высших людях - это тоже помнят, и старикам нравится. Хохсдорф это Хохсдорф, вечная окраина Ораниенбурга. А Орания – она из ваших, из северных славян. Когда ее мужа подстрелили, который наш был, его звали Тео – она поклялась, что не забудет и не простит. В бумаге так и сказано, как она не забудет, и её дочь унаследует эту месть. Но у нас всё наследует сын, и дочь Орании осталась ни с чем. После Орании пришли другие, видишь – здесь так и написано, другие. Это означает, что из другого племени, я думаю – кто-то из Баварии, они тогда здорово с вашими воевали, добирались даже до Нувогрода.

- Нувогрода? Это не Новгород ли, Курт?

- Ну конечно же, а я другое разве сказал? Наши дружили с "дерзкими" – так называли всех, кто из Новгорода. Женились, роднились с ними, по рекам торговали. Баварцы плохо завидовали нам, воевали - они вообще всех северных не любили. Но совсем плохо стало после Лютера, это мое личное мнение. Перевёл он Библию на немецкий язык – да, призвал княжества объединиться – да, но при этом объявил германцев самыми лучшими, от Бога. Против Бога не попрешь, верно? И получили, что имеем!

- А чего вы такого плохого имеете, что тебя аж скривило? Я что - завоеватель и оккупант, намекаешь? Отвечай, Курт - это опять мы оккупанты ваши? А кто все начал?! Это я что ли - Москву бомбил и Зою Космодемьянскую вешал? Помолчал бы! Не повернулось по-вашему, и имеем мы сейчас с тобой дружескую загоралку, и ничего больше - понял! И потом, я твоего дядьку с твоим братиком многоюродным на Западе не оставлял, и визы туда тоже не я выписываю - это ты с отцом своим говори, почему он тебя с собой и на этот раз не взял!…

Я ударил Курту в самое больное место его самолюбия. Я разозлился, хотя совершенно ясно понимал – Курт здесь ни при чем. В свои тогдашние четырнадцать лет я вдруг и сразу, и лежа в одних трусах осознал: наш Курт страдает. Страдает за всех немцев - начиная с тех из девятого века, кого любознательный и сильный Тео провел с берегов Шпрее до берегов Волхова, и с кем встретил где-то среди бело-зеленых берез Оранию – светловолосую и синеглазую девушку из племени русичей, в какую влюбился и уговорил податься на чужбину. Лютер, конечно, натворил своих дел в 16-м веке, и Адольф добавил в веке 20-м, а мальчик Курт, говорящий на трех языках, но думающий на родном немецком – валяется тут с нами на песке и страдает за свою разделенную страну: отец не взял его с собой в поездку к родственникам...